Словно ангел непреклонный, сизой молнии подобный,
С неба сброшенный начальством за поступок нечестивый,
За заоблачную дерзость и любовь к низинам тучным,
Уж давно он скинут с неба, лет, пожалуй, тысяч двадцать,
И с тех пор без сожалений, реет вольно над болотом
Лучезарный белокрыльник — свет несущий в тину мира,
Он касается трясины белоснежными крылами,
Рассекает вод стоячих благовонные глубины...
Но в безмолвии болота ничего не происходит,
И ничто не отвечает взмаху крыльев непорочных,
Только сполохи и вспышки озаряют всю окрестность...
Тихим светом, лунным светом осеняет белокрыльник
Клюкву топкую в болоте, беломошник неподвижный,
И унылых робких гадов, распластавшихся на кочках,
Им ведь, гадам, недоступно наслажденье светом неба,
Взмахи крыльев им не любы, и мерцанье недоступно.
Слепорожденному чужды наслаждения полётом,
Их отрада — пресмыкаться, собирая крошки хлеба...
Толстый дятел боязливо роется в трухе болотной,
Жирный дягиль ждёт покорно смерти от гнилой подагры.
Только гордый белокрыльник реет смело над трясиной,
Поднимая выше листья, и початки огневые, люци-ферус,
Свет несущий, ты единый — нам являешь лик надежды,
Под своим крылом прекрасным, под зелёными волнами,
Среди смрадных испарений и — гниения мирского,
Ты единый нам приносишь песнь свободного полёта,
Белоснежными крылами осеня́я чернь и бе́лядь,
Осеняя всё живое, недостойное и злое
Лучезарным светом неба, унесённым с горних высей.
Так лети же, белокрыльник, так веди нас, белокрыльник!
В испарениях миазмов посреди смердящих смердов,
Посреди морей зловонных океана чёрной скверны
И уродливых творений, тонущих в пучине кала
Два твоих крыла дебелых получили имя — калла.
Словно знак последней брани и надежды на спасенье.
Ты нас выведешь отсюда, и покажешь путь на небо...
В те священные чертоги, где ты сам бывал когда-то.
Так сильней смерди, болото!.. Жди божественного знака.
— Скоро он придёт, однако...
1916 год

Откушав лангета с гарниром из мления,
Всегда я имею ― отдельное мнение...
Дам я серьёзное определение...,
Дам довожу я совсем до каления,
Поэтов король — во втором поколении,
Особая есть у меня привилегия,
Сидеть в ресторане за счёт приглашения
И принимать ― под нос подношения.
Две строчки на счёте ― почерком гения,
А дальше ― прощайте, подруги осенние,
Еду я прочь, словно в пальчик раненый,
След осиянный мой, путь мой оса́ненный,
Уводит меня он ― на юг северянинный.
  В карете с маркизой, а не в телеге я,
  Жую не сено я, а трюфеля в коллегии,
  Сижу весь в неге я, пишу элегии,
  Сначала ― прощай виктория,
  А после ― здравствуй регия.
1914 год

 Великого княжества подданный,
 Из облачных нитей сотканный...
Наш милый мальчик ― не Петя, не Ваня,
Наш финский угорь, наш русский Игорь,
Ах, вы взгляните, мадам, на рассвете,
Как он небрежно лежит на диване,
И между пальцев изящно, прелестно,
Почти неуместно, немножечко лестно,
Курит сигару и строит химеру,
Сеет сомнения, верует в веру,
Дым выдыхает прекрасных творений,
Поз и поэз ― вместо стихотворений.,
Пальцем одним, безымянным ― на фортепьяне
Он наиграет небрежно мазурки и вальсы
Муцио Модильяни... ― Призна́юсь я, Ваня,
 На свете не видел изысканней пьяни
 Не видел туманней, не нюхал дурманней,
 Чем Лóтырев Игорь, далёкий от дряни...
 Для финнов ― Южанин, для нас ― Северянин.
1914 год

Ну, трава как трава,
Под травой торчит бурак, выделя-ет-ся,
Со своими, с бураками только зна-ет-ся.
 А ботва торчит всё выше,
 Облака листом колышет!
 Пышная, кудрявая,
 Сильно кучерявая,
 Разве-систая,
 А подземная головка
 Ох, уве-систая.
 Если хочешь ― яду в рот.
 Или петлю в голову,
 Можно сзади наперёд,
 Или с заду голого!
Вот мы брюквы насовали,
Брюки старые достали,
И скелеты из шкафов,
Ты готов? ― и я готов.
Ну-тка, братец, начинаем,
И расскажем всё, что знаем!
 Ах ты, ну ты, ножки гнуты,
 Надечка из Львова,
 Говорят, на всё готова, ―
 Оказалось ― нет!
 Оказалось ― отказалась,
 Пистолетом помахала,
 Дуло нюхала, стреляла,
 На пол съехала, упала,
 И поэзии не стало,
 Всё исчезло, всё пропало,
 ― Ни-че-го.
 Кроме Брюса конопатого
 ― Од-но-го.
Как у старого дивана
Спозаранку, но не рано,
С кем сидел, о чём свистел?
Ну ты, брюква, братец мой,
Не с лица, а за спиной,
Эй, заплечных мастер дел,
Ты куда курсистку дел?
Ангелочек ты наш о-гнен-ный,
Со своих полатей со-гнан-ный.
 Ну и брюква, братец мой,
 Нынче уродилася,
 Так и прёт вперёд ботвой,
 Значит, пригодилася!
 Тянем, потянем, раз, два, три!
 Кверху хвостиком,
 Встала мостиком...
 Тяжкий труд, не говори!
 Наконец, молодец,
 Вырвали из-под земли,
― Эй ты, брюква, отвали!..
1914 год

Чем говеть с мадам Ахматовой
          и благи́м ругаться матом.
1916 год

Приюта нету, правды нету,
И кюрасао ― тёртый хрен.
 Уйти, забыться, выпить жбан цикуты,
 Что обменять, и что просить взамен?
 Всё тошнотворно: дни, часы, минуты,
 И даже ананасы ― тёртый хрен.
Налей шампанское, и пусть оно пропало!
Всё зыбко, нет надёжных стен!
Вчера мадам Клико вдовою стала,
И Мата Хари съела тёртый хрен!
 Европа ― тлен, и Азия ― отрава,
 Повсюду вонь и время перемен!
 Сегодня тёртый хрен ― кассава,
 Кассава ― завтра тёртый хрен!
1917 год

Возможно, вспомню, подожду...
― Ах, люди, человеки!..
 Не помню уж, в году каком,
 Пожалуй, в прошлом веке.
 Стряслась со мной тогда беда
 Обжёг себе я рот борщом...
 А может, борщ здесь ни при чём,
 Ожёгся я ― борщевиком,
 В лесной дремучей чаще,
 Хлебая борщ кипящий.
С тех пор мину́ло двадцать лет,
И сорок девять дней,
Но не забыл я до сих пор,
Оплошности своей.
И вот теперь, такой предмет:
 В тревоге я живу,
 Когда мне подают омлет,
 И дюжину котлет,
 Я зажимаю плотно рот,
 И говорю: «ах, нет»!
 Кричу: гарсон, да ты подлец!
 Пошёл ты вон, урод!
 Смахнув на пол тарелку щец,
 Хватаю редингот,
 Его на плечи, шляпу, трость,
 Я больше здесь не гость!
 И удаляюсь гордо вон,
 Прибавив, наконец:
Бесславно кончен диалог!
Ведь я по горло сыт!
Коварный заговор раскрыт,
Злодейство ты свершить не смог,
Убийство и подлог.
 Скорее сгинь, кровавый сброд!
 Поэт преодолел
 Ужасный рок, судьбы урок,
 Совсем немного дел.
 Ты забери свой антрекот,
 Уйди, закройся на замок,
 Покуда уцелел.
Так, простирая руку вдаль
Как памятник себе,
Я продолжаю громкий крик,
И кланяюсь судьбе.
 Так, всякий день, судьбу кляня,
 Я продолжаю крик,
 А перед взором у меня
 Тот прежний... борщевик.
1910 год

Прихожу на рынок жмотный,
Обменять два топора
На один могильный крест,
Кто не ест, тот и не ест.
У того — малый рост,
У того — великий пост,
Шаг за шагом, за оврагом,
Погостить, на погост,
Там погосты выше крыш,
Пусть шумит себе, камыш.
Приходи ко мне, золовка,
Я тебя не положу,
Только полижу неловко
И тесёмки развяжу.
Потому что за тесёмкой
При любой формации
Мне найдётся образ ёмкий...
Чище — реформации!
Пусть без головы, без ног,
Но зато — полнейший блок.
1918 год

Раз цветочек, два цветочек,
Вышел целенький лоточек.
Десять, двадцать, сорок пять,
Или хочешь, мать-частуха,
Хоть сейчас заеду в ухо!
Ну..., товар! — к небу пар!
К небу дым — без огня,
Приходи — без меня,
Забери — два и три,
Девять, сорок и пятнадцать,
Не шестнадцать, не двенадцать,
Как приятно посчитаться,
Тонкий шильник водяной,
Шильный шильник, мой — не мой,
Мыльный мыльник за стеной,
Хочешь ешь, хочешь рви,
А не хочешь — тёмной ночью,
Выходи на перекрёсток
Чёрных кошек собери —
Всё с начала повтори!
Мало слов на языке,
Лучше сразу налегке!
Ах-ах, пролетариат,
Пролетай — прямо в ад,
Хочешь, шильник прямо в мыльник,
Хочешь, дырку прямо в зад,
Или звонкий подзатыльник,
Или полненький урыльник,
Или хочешь, мать-частуха,
Хоть сейчас заеду в ухо!
Раз, раз! — прямо в глаз,
Получай рабочий класс!
Раз, два! — вот слова,
Полетела голова.
Пусть не голод, не жара,
Зимний, брат, мороз,
Хочешь, дам сперва по зубу,
А потом заеду в нос.
Что за дивная пора,
Жизни — эволюция!
Не расти трава сперва,
Делай — революцию!
Эй, пей, в ногу, в руку,
Реку лей — разливанную
И гони взашей, суку-скуку
Беспарда́нную,
Поцелуй меня взасос,
Позади Иисус Христос.
1918 год

В парке искал я — Нижнем,
В парке искал я — Верхнем,
Искал на аллее, искал под аллеей,
Искал в кулуаре, искал в будуаре,
Искал под альковом, искал под кроватью,
Искал я и в вате, искал я и в кале,
Один я искал, и все вы искали,
Искал горячо я, искал и прохладно,
Но не нашёл, и — бросил, ну ладно.
Нет — и не надо! Что за досада!
И кто теперь спросит? Подбросит. Попросит.
— Где же ты, рыжая, милая, рыжая?..
Рыжая пижма, рыжая пижма, глупая пижма,
Глупая морда, рыжая рожа, на что ты похожа?
Нету ответа. — Кончен бомо́нд.
Вот и уехал — за пижмой... Бальмо́нд.
1920 год